Тамъ, гдѣ прекращается непрерывность аполлиническаго сна и наступаетъ свойственное безсонницѣ горестное замедленіе жизни, поэтъ чувствуетъ близкое и ускользающее присутствіе мыши.
Сновидѣнію противуполагается здесь безсонница. И во время безсонницы, какъ маленькая трещинка въ свѣтломъ и стройномъ Аполлоновомъ мірѣ появляется мышь.
М.А. Волошинъ – “Аполлонъ и мышь (творчество Анри дё Реньё)” (1911)
Однажды я читала рецензіи на книжку Ричарда Брэдли (Richard Bradley) подъ названіемъ “An Archaeology of Natural Places” о той части неолитическаго наслѣдія, что въ своей основѣ не рукотворна, а обустроена вокругъ рѣкъ, пещеръ, холмовъ и прочихъ элементовъ природнаго ландшафта. Въ одной изъ нихъ говорилось, что книжка хороша: рецензенту/ке съ тѣхъ поръ, какъ онъ/а ее прочелъ/ла, снятся сны о менгирахъ и дольменахъ.
Исторіографически каменный вѣкъ въ большой степени нѣмъ, какъ – по мненію Фрейда – инстинктъ смерти нѣмъ клинически. Тѣмъ болѣе это относится къ болѣе древнимъ временамъ предковыхъ формъ – которыя еще не были людьми.
Между тѣмъ, одна обученная жестовому языку обезьяна спонтанно сочетала знаки “сонъ” и “картинки”.
А бонобо ловятъ мартышекъ и пытаются съ ними играть, а потомъ отпускаютъ на волю.
А бабуины умѣютъ пасти дикія стада – безъ участія человѣка – въ обмѣнъ на молоко.
Раньше говорили, что неандертальцы были истреблены подчистую; а теперь говорятъ, что остатки ихъ геновъ сохранились у современнаго человѣка (кромѣ, кажется, чернокожихъ). Everything dies baby it’s a fact; but maybe everything that dies one day comes back.
Передъ профаномъ встаетъ соблазнъ толковать каменный вѣкъ и болѣе раннія эпохи какъ своего рода гетеротопію (понятіе гетеротопіи – не въ фукіанскомъ, разумѣется, а въ медицинскомъ значеніи – ввелъ Э.Г. Геккель, о которомъ премного пишетъ Б.Ф. Поршневъ), будь то въ духѣ фантазма о невинности или объ исцеленіи, или какъ нѣкій вакуумъ, пока не заполненный прогрессомъ, или болезни, симптоматически выраженной въ недостачахъ отъ матеріальныхъ до символическихъ.
Общеизвѣстенъ экспериментъ изъ теоріи привязанности: обезьянята предпочитаютъ контактъ съ обволошеннымъ муляжомъ обезьяны проволочному, въ который помещена бутылочка съ молокомъ. Изъ пріязни и уваженія къ обезіаньей мохнатости, шероховатости и тактильному богатству шерсти я бы предпочла, чтобы доисторія не превращалась въ проективный экранъ и тѣмъ болѣе не сливалась въ метафоры.
Если бы было возможно говорить о поэтикѣ научныхъ теорій, то нѣкоторыя изъ нихъ проходили бы по разряду unheimlich. Мнѣ бы хотелось, чтобы въ эту рубрику ихъ вписывало не ихъ содержаніе, ни тѣмъ болѣе ихъ этическій зарядъ или ихъ актуальныя или потенціальныя, непосредственныя или отдаленныя реализаціи, а нѣкое пересеченіе ихъ структурныхъ и прагматическихъ (въ лингвистическомъ смыслѣ) особенностей.
По косвеннымъ признакамъ мнѣ кажется, что въ этой рубрикѣ оказались бы теоріи Поршнева о происхожденіи человѣка.
У нихъ, по ощущенію, странная рецепція. Съ одной стороны, Поршневъ – системный (и даже карьерный, если я вѣрно понимаю) советскій ученый, не шарлатанъ, не фигура наподобіе А.Т. Фоменко. Его выводы могутъ быть опровергнуты – какъ могутъ быть опровергнуты выводы Наума Хомскаго о порождающей грамматикѣ, напримѣръ, – но они, очевидно, остаются въ полѣ науки. Онъ часто нравится вполнѣ мирнымъ гуманитаріямъ – философамъ, антропологамъ, психологамъ. Съ другой стороны, онъ кажется a man from another place, даже отдельныя фразы часто звучатъ неуловимо-причудливо (какъ и смѣсь языка, на которомъ уже не говорятъ, напримѣръ “этотъ упрекъ я принимаю менѣе всего” (цит. по памяти), съ лютыми советскими клише; какъ и подробныя разсужденія о пользѣ гегельянства, въ которыхъ трудно раздѣлить дежурную или реактивную – контрцензурную – составляющую и авторскую агентность; впрочемъ, къ этому я буду время отъ времени возвращаться), и нравится многимъ конспирологамъ, принципіально или по невежеству эклектичнымъ мыслителямъ, идеологамъ съ потайной причудливой метафизикой вплоть до оккультизма и склонностью къ бытовой соціальной инженеріи, разнообразнымъ глубоководнымъ рыбамъ, не всегда симпатичнымъ.
Кажется, что въ истокахъ происхожденія человѣка Поршневъ видѣлъ нѣкую страшную и отталкивающую тайну, мучительное преступленіе, запечатлѣнное въ самомъ существѣ человѣка, въ особенности въ его языкѣ (и коммуникативныхъ стратегіяхъ). Суггестивная, по мненію Поршнева, природа послѣдняго, – первой въ исторіи фразой было не сообщеніе, а команда, – благодаря которой человѣкъ одержалъ побѣду въ борьбѣ за существованіе – другими словами, благодаря способности контролировать поведеніе другихъ, похожихъ, существъ, помимо ихъ воли, и истребленію ихъ; трупоядство какъ основа образа жизни; даже сама дихотомія пропасти / постепенной эволюціи между обезьянами и протолюдьми, – какъ будто бы – не знаю, какъ продолжить эту фразу.
При этомъ Поршневъ цитируетъ Климента Тимирязева: “Ученіе о борьбѣ за существованіе останавливается на порогѣ культурной исторіи. Вся разумная деятельность человѣка одна борьба – съ борьбой за существованіе”.
При этомъ Поршневъ мечетъ громы и молніи въ мракобѣсовъ, религіозниковъ, католическую церковь. Непонятно, насколько искренне. Это было необходимо по цензурнымъ соображеніямъ, очевидно. Но времени этой полемикѣ онъ удѣляетъ немало.
Сообщаетъ съ симпатіей (притворной ли – не знаю) объ ученомъ по имени Карлъ Фохтъ, современникѣ Чарльза Дарвина, который настаивалъ, что расы – это разные біологическіе виды. Я слышала объ этомъ вывертѣ и раньше, но читала его какъ обычную гностическую по духу раціонализацію, нужную не для познанія истины, а только для того, чтобы объяснить, почему нѣкоторыя группы людей можно и нужно безсовѣстно эксплуатировать. Но Поршневъ сосредотачивается на другомъ моментѣ: что тотъ ученый, принципіальный атеистъ, предпочелъ настаивать на томъ, что расы суть разные виды, чтобы дистанцироваться отъ точки зренія Церкви – будто человѣчество все цѣликомъ произошло отъ одной корневой діады, отъ Адама и Евы. Онъ видитъ это какъ цѣленаправленный антирелигіозный идеологическій жестъ и въ этомъ качествѣ ему сочувствуетъ.
Съ другой стороны, Поршневъ пишетъ, что многіе антропологи помимо научной мантіи носятъ и сутану и что многіе христіане не имѣютъ ничего противъ дарвинизма. Я не знаю, не протащенные ли это контрабандой полезныя сведенія для заинтересованныхъ лицъ; такъ, говорятъ, было принято.
Но, по крайней мѣрѣ, часть антирелигіознаго пафоса выглядитъ глубоко метафизичной, восходящей къ русскаму космизму (другой отростокъ того же древа – нынешний трансгуманизмъ съ его чаяніемъ воскресенія мертвыхъ и жизни будущаго вѣка на базѣ научно-техническаго прогресса и пристрастіемъ къ трансовымъ состояніямъ сознанія; а еще одинъ – языкъ Андрея Платонова).
Если бы я должна была представить себѣ человѣка, ведущаго себя такимъ образомъ, какъ будто онъ участникъ тайнаго общества – не исходя изъ нѣкоего собственнаго скрытаго намѣренія, напримѣръ, а именно какъ участникъ тайнаго общества, с неуловимыми искривленіями мысли невидимымъ полемъ, – въ отсутствіи всякихъ тайныхъ обществъ, я бы взяла за прототипъ Поршнева.
Гегель съ его логикой историческаго развитія; въ меньшей степени Марксъ; Фейербахъ съ выворачиваніемъ вывернутаго, – всѣхъ ихъ обильно и довольно живописно Поршневъ цитируетъ, а также охотно полемизируетъ со сторонниками тезиса о неизмѣнности человѣческой природы; – какъ вродѣ бы и долженъ, но возникаетъ подозрѣніе, нѣтъ ли у него мысли уравновѣсить или нейтрализовать этими ссылками первородный грѣхъ происхожденія – не отъ обезьяны, а отъ существа, которое уже не обезьяна, еще не человѣкъ; и идеологической покладистостью и энтузіазмомъ – трещину въ представленіяхъ о человѣческой природѣ и историческомъ прогрессѣ, которую его теорія, какъ минимумъ, отмѣчаетъ.
Въ концѣ девяностыхъ или въ началѣ двухтысячныхъ въ газетѣ “Аргументы и факты” или “Известія” я прочла завѣдомо лженаучную статью, въ которой сообщалось, будто бы въ какомъ-то, кажется, штатовскомъ городкѣ или селищѣ мѣстному жителю удалось завести знакомство съ йети, и вотъ, якобы обнаружилось, что йети умѣютъ обмениваться мыслями между собой и оказывать телепатическое воздействіе на людей. Поршнева премного занимали поиски снежнаго человѣка – именно подъ угломъ попытокъ прояснить происхожденіе человѣка разумнаго.