(1)
Подводя итоги: чтобы уяснить смысл мастурбации как самостоятельного явления, её следует рассматривать изнутри её архетипической модели, не сводя ни замещающему поведению заключенных или пастухов, ни к регрессивному поведению подростков, ни к возвращению эдипальных фиксаций, ни к бессмысленной физиологической навязчивости, которую держат в узде религиозные и общественные запреты и личные отношения. Мастурбация связывает нас не только с Паном в виде козла, но и с нашей второй стороной, partie superieure инстинктивной функции – самосознанием. Так как мастурбация – единственный вид половой деятельности, осуществляемый в одиночку, бессмысленно оценивать её исключительно с точки зрения интересов биологического вида или общества. Вместо того чтобы сосредоточиться на её бесполезности для внешней цивилизации и размножения, мы можем подумать о пользе, которую она приносит внутренней культуре и творческим способностям. Обостряя внутренние переживания – через радость, но также и стыд и усугубление внутренних конфликтов – и оживляя фантазию, мастурбация, хоть и не ничего не дает обществу и биологическому виду, приносит генитальное удовольствие, фантазии и вину индивидууму как психическому субъекту. Она сексуализирует фантазию, напоминает голове о теле, обостряет самосознание и переживание внутренней реальности личности. Будучи встроенной в фигуру мифологическую Пана, мастурбация возвращает природу и её сложность в opus contra naturam формирования души (личности).
(2)
<…> Единство фантазии и поведения говорит о том, что чистого, объективного поведения как такового не существует. Поведение нельзя воспринимать буквально, оставаясь на его собственном уровне. Им всегда управляют и в нём выражаются воображаемые процессы. Поведение всегда метафорично и не меньше, чем самые фантастические грёзы и мистические видения, нуждается в герменевтическом подходе.
Благодаря этим наблюдениям, термин «психопатология» может перестать быть слугой двум господам – законному, то есть психологии, и паразиту – морали. Моральная оценка поведения относится к сфере этики, закона и религии, но эти области не должны влиять на точку зрения психопатологии, которая оценивает поведение скорее по тому, как совершается действие, нежели по тому, какое это действие и где и кем оно совершается. Мы тем глубже впадаем в психопатологию, чем дальше упускаем из виду фантазийную составляющую в том, что мы делаем в разных областях нашей жизни, или, наоборот, тот факт, что происходящее в нашей фантазии происходит и в физической реальности – пусть незаметно, неуловимо и в непрямой форме. Но вместо этого мы буквализируем, и та метафора, что обеспечивает психологическую целостность и сохранность нашей жизни, распадается. В качестве крайних случаев можно привести, с одной стороны, буквализированную фантазию в галлюцинациях и бреде, а с другой – буквализированное поведение, то есть психопатию или расстройство поведения, симптомом которых часто считают сексуальное насилие.
Способность же сохранять метафорическое восприятие происходящего защищает нас от психопатологии. Терапевтическое понятие психологического инсайта означает воссоединение фантазии с поведением и преодоление буквальности через озарение. Так как закон, этика и религия, как правило, смотрят на поведение под углом той же буквальности, которую психология считает источником психопатологии, они не должны вторгаться в нашу область и, более того, их оценки имеют источником ту же психопатологическую буквальность, что и поведение, которое они оценивают.
(3)
Говоря о панике, мы упомянули, что страх обозначает потребность в осознании. Нимфы проявляют страх через паническое бегство, а бегство, по Лоренцу, – это одна из четырех первичных инстинктивных реакций. В психологии бегство становится рефлексией (reflexio), отклонением назад и в сторону от стимула и косвенным его восприятием через свет разума. Вот что Юнг говорит об этом инстинкте:
«Reflexio есть обращение вовнутрь, с результатом в виде последовательности производных содержаний или состояний (вместо инстинктивных действий), которые можно было бы назвать рефлексией или произвольностью. Таким образом, там, где была бы навязчивость, появляется определенная степень свободы.
<…>
Благодаря инстинкту рефлексии, стимул более или менее полно преобразуется в психическое содержание, то есть становится опытом, – иными словами, естественный процесс преобразуется в содержание сознания. Рефлексия – par excellence культурный инстинкт…»
Здесь Юнг представляет архетипическую мифему – Пан гонится за нимфами, они убегают – в понятийной форме. Понятийная фантазия Юнга и образная фантазия легенд сообщают нам одно и то же. В обоих случаях мы видим, как природа преобразуется в рефлексию, в речь, искусство и культуру (Музы). И в обоих случаях в основе преобразования лежит потенциал образов, высвобожденных реакцией бегства. В определенном смысле можно сказать, что культура начинается с Пановой навязчивости и бегства от него.
(4)
Время Пана – всегда полуденное. Именно тогда он появлялся в зное и мерцании полдня, вводя в слепой ужас людей и животных. На первый взгляд, связь полдня с кошмаром неочевидна. Но можно посмотреть на полдень, расцвет дня, как на апогей природной силы, в котором соединяются жизненная мощь и её противоположность – неизбежный упадок. В этот жутковатый момент я и моя тень становятся одним. Полдень, как и полночь, – это момент перехода, а также, наряду с полночью, восходом и закатом, изначальный ориентир, точка отсчёта в том, что можно было бы назвать символическими часами. Это момент, когда время неподвижно и нарушается упорядоченная последовательность мгновений. Поэтому есть вещи, которые нужно завершить до крика петуха на рассвете, или первого удара полуночи, или до наступления ночи. В эти моменты в ход времени вторгается нечто необыкновенное, запредельное. Будь то полудницы или полуночные духи – их появление можно сравнить с полуденным видением вечности в «Так говорил Заратустра» Ницше. Это момент, когда ничто не имеет значения, кроме него самого, когда мгновение разъединяется с предыдущими и последующими, когда оно само над собою закон, <…> лишенное длительности и оттого связи с “…the waste sad time! Stretching before and after” (T.S. Eliot, “Burnt Norton” V).